Новый этап православно-исламских взаимоотношений. Постановка проблемы.
Каждый раз, как начинается строительный сезон, смотришь на новых своих работников, и понимаешь, что происходит что-то важное, что-то очень серьёзное, а ты совсем не придаешь этому значения. Приходят новые люди, ты иногда живёшь с ними под одной крышей, иногда вместе ешь, иногда говоришь по делу — они ведь работают у тебя, иногда разговариваешь просто так, иногда говоришь с ними о вещах высоких — о вере, о молитве, — потому, что многие из них молятся и сердцем своим ищут Бога. Наверное, ты как-то влияешь на них, но и они влияют на тебя. Это не простая встреча.
У нас в доме на какой-то очень маленький срок — видимо транзитом — поселилась солидная, красивая таджикская семья. В семье были дети, ровесники моим, и как-то мой пятилетний сын столкнулся с таджикским мальчиком в лифте. «Ты кто?» спросил таджикский мальчик. «Я Прохор, — сказал мой сын — а ты?» «А я мусульманин» сказал таджикский мальчик. У него вероисповедание было важнее и раньше имени. Может быть, потому что он не дома, может быть, потому, что он погрузился в чужую, не очень понятную ему культуру. А может быть, он думал, что и для нас это так важно
Исторически сегодняшняя встреча православия с исламом одновременно логична и неожиданна. Когда-то мы столкнулись сила на силу и наши границы объединили православные и мусульманские народы. Потом была совместная жизнь, к слову сказать, достаточно взаимоуважительная. Потом был советский период, когда каждый выживал по- своему. И вот теперь мы встретились снова — в совершенно другой ситуации. У нас в стране своих мусульман почти 30% всего населения. И в Татарстане, и в Башкирии, где мусульмане составляют большинство, есть межконфессиональные проблемы.
Но сейчас речь о других людях. Они, обычно, знают русский язык, у нас с ними общая история, по крайней мере, последние полтора века. У нас похожий образ мышления — ещё недавно мы были частью одной «новой исторической общности». Но у нас теперь разные паспорта, разные деньги и разные президенты. И разная вера, пришедшая на смену почти никакой. И теперь они для нас — пришельцы.
Есть отдельная проблема православной миссии внутри мусульманских народов — когда наши миссионеры приходили в Среднюю Азию, или в ту же Башкирию, или ехали подальше — в Персию и в Аравию. Здесь свои вехи, своя история и своя литература. Это давно известная ситуация и отдельная наука, опыт, идущий от апостольских времен.
А сегодня мы имеем дело с пришельцами, с людьми, которые приехали к нам сами, часто за куском хлеба для своей семьи. И им у нас не очень уютно, и жизнь их не всегда безопасна. Их часто обманывают и обирают. Их, зачастую, как хлеб едят исполняющие власти и разного рода маргиналы. Сегодняшняя ситуация с мигрантами в стране не столько рассказывает нам о взаимоотношении конфессий сколько о тяжести нашей собственной болезни. Со своего места, изнутри церкви, мы, может быть, имеем право с досадой развести руками — это дело милиции и закона. Но быть полностью безучастными можно только в случае крайнего легкомыслия.
Можно до самого низкого, предельно бытового уровня сводить значение этой встречи. Но и там, на самом низу мы чувствуем, что имеем дело с огромным миром. Причём миром, очень тесно связанным с ранним, а потом восточным христианством. За спиной людей, приехавших сегодня нам копать и штукатурить, целая религиозная цивилизация, со своими и очень разными народами, развитым богословием, мистической и религиозной практикой. Мы себе самим навязываем короткий и плоский взгляд на него — ислам очень разнообразен и деятелен, и вовсе ни одной арабской лошадью и кривой саблей с вычеканенными сурами он покорил почти треть религиозного мира. Мы не можем потакать представлениям о конфессиональной ущербности ислама, и не только потому, что за порогом храма эта мысль быстро превращается в идею человеческой неполноценности наших пришельцев. А потому, что это очевидная ошибка.
Интересно, что сегодняшний мировой медийный образ мусульманина и русского вычерчен похоже — мы одинаково очернены и оболганы — наша вера сделала нас «рабами», мусульман их вера — «террористами». Наши истории одинаково исковерканы и предвзяты, наше настоящее умышленно не понято.
Как-то мне пришлось участвовать в дискуссии о нищих. Говорили тогда и очень доказательно, что это бизнес, что почти нет на улицах тех, кто действительно нуждается. Что деньги наши идут неизвестно кому и непонятно куда. Но к концу разговора все почти согласились с тем, что не так мы нужны нищим, как нищие нам. Они — напоминание зыбкости материального и постоянный урок милосердия. Что-то очень похожее можно сказать и о сегодняшних к нам пришельцах. Они приехали вовсе не для того, что бы мы вникли в тонкости различий нашего и исламского богопознания. И не ради того, что бы мы почувствовали вкус конфессионального превосходства. Они, по образу евангельского слепца, приехали ради того, что бы нам было на ком явить своё религиозное терпение и милосердие. Что бы окрепло и расширилось наше сердце. Религиозное разделение одна из величайших тайн Божьего Промысла и свидетельство роковой и непреодолимой немощи человеческой природы. Но кто сказал, что христианин должен отвести глаза от разделяющей пропасти? Почему нам мнится, что она больше губительна, чем научительна?
Для этого совершенно не обязательно забывать, что механизм жесткой исламской экспансии только совсем недавно начал сбавлять обороты. Недавно, но ведь начал сбавлять, и сегодня ислам хочет выглядеть привлекательным. Кстати, большинство сегодняшних мусульманских народов сами стали субъектами применения этой экспансии и исторически достаточно недавно. И нам не так трудно их понять — мы знаем, что это такое, — механизм давления, применённый к нам в Новейшее время, изменил и нас. Нам сегодня хорошо бы посмотреть, как живут христиане с мусульманами там где было по свободнее — в Сирии, в Ливане — мы же любим учиться.
Важно и то, что часть наших епархий находятся в Узбекистане, Казахстане, Дагестане и Чечне. Они окормляют русское население и их миссия среди самих мусульман имеет, скорее всего, мало возможностей. Но здесь, у нас, миссию среди приехавших к нам никак нельзя считать прозелитизмом. И нам стоит постараться. Наше радушие, сострадание и терпимость были бы взаимополезными качествами. Мы можем уверенно и ничего не боясь идти на встречу. Они принесли нам лишний повод вести себя достойно, уважая свои собственные убеждения и святыни. Никакая миссия не сравнится по силе и эффективности с достоинством и благородством верующего человека.
Может быть тезис «ты веришь, и я верю — и нам этого достаточно» был бы здесь вполне уместен. Перед образом надвигающегося с запада неверующего, не молящегося мира мы скорее союзники.
Нам совершенно ни к чему подчиняться общей мировой моде во взаимоотношениях с исламом — исторически они складывались совершенно иначе, чем у европейских и азиатских стран. Следовательно, и миссия наша в чём-то другом. Возможно, она пока не очень понятна и суть её ещё только предстоит нащупать. А пока нам просто не надо отворачиваться, надо смотреть нашим пришельцам в лицо, прямо и доброжелательно.