Миссионерский отдел московской митрополии

На телеканале «Культура» в передаче «Тем временем» 11 января 2010 г. cостоялся разговор о ценных иконах, о шедеврах иконописи. Существуют проблемы и, если поверить автору и двум (из четырёх) приглашённых участников передачи, эти проблемы растут и становятся всё более острыми, болезненными. Речь идёт о том, кто более имеет прав на владение, хранение и, насколько это слово применимо к иконе — использование икон: музейное сообщество или Церковь?

Со стороны светской музейно-научной общественности в передаче участвовали Лев Исаакович Лившиц, известный специалист по древнерусскому искусству; и его коллега Ирина Шалина, научный сотрудник Русского музея Санкт-Петербурга.

Сторону, выражающую взгляды, несколько расходящиеся с мнениями, а в иных пунктах и совсем противоположные взглядам Л. Лившица и И. Шалиной, представляли Сергей Чапнин, ответственный редактор Журнала Московской Патриархии, и Елена Зелинская, член Общественной палаты РФ.

Лев Исаакович не впервые проводит мысль о том, что нахождение иконы в храмовом пространстве и в церковном обиходе есть ограничение сферы её влияния, некое сужение её возможного воздействия на культуру и жизнь общества. Для него такой взгляд и чувство естественны, потому что мир, в котором он живёт — это мир культуры, мир умопостигаемый, в котором его взору, вероятно, постепенно раскрывалась музыка цвета и линий, а за красками и контурами, в композиции и символике звучали «смыслы» — он любит это слово. Эти «смыслы» ждали своего исследователя-разгадчика, они заговорили с ним, вернее, заговорили его языком. Лев Исаакович называет музеи «Адамами», что продолжают нарекать именами безгласные, дотоле непонятые сущности. Конечно, расставаться с такими прирученными предметами осмысления, с такими ожившими и заговорившими древнерусскими «немыми» больно и обидно. А именно как разлуку воспринимает Лев Исаакович пугающую его передачу икон Церкви. Ведь и в самом деле, как и с кем икона будет говорить в храме, если там не найти людей, владеющих языками культуры? В Церкви, как утверждает Лев Исаакович, он никогда не видел людей, «созерцающих» икону. На это замечание Сергей Чапнин горячо возражал и приглашал Льва Исааковича в храм, где он готов показать ему «созерцателей». Лев Исаакович не прямо на это приглашение, но в целом на вопрос о хождении в церковь отвечал, что он бывает в ней, и «по разным поводам».

Александр Архангельский

Автор и ведущий передачи «Тем временем» Александр Архангельский где-то ближе к началу её предложил собравшимся такой образ: родители пропали — в водовороте истории, в трудных обстоятельствах жизни — и ребенка приютили другие, вполне порядочные и заботливые люди. Но вот проходит время, ситуация меняется и родители находятся… Как быть? Этот вопрос Александр адресует Льву Исааковичу.

Честно говоря, я не смогу дословно воспроизвести ответ Л.И. Лившица. Но в целом его реакция свелась к тем же положениям, которые он выдвигал и прежде, и после: родителем феномена иконы неправильно считать только Церковь. Эпоха, народ, культура явилась той родительской, питательной средой, что выдала миру древнерусское (или византийское, или итальянское средневековое) искусство.

Личность автора, как думается нам, слегка размывается при таком подходе. Подход Льва Исааковича не то что специально напоминает марксистский, а он просто мировоззренчески материалистический, позитивистский. Церковь, её традиционное учение, иначе относится к роли личности в истории. А именно: собственно убеждения и решения личности, вот этого конкретного человека, историю и определяют. Причём личность, или душа, вечно живы. Они даже в известном смысле продолжают участвовать — таково христианское православное вероучение — в жизни мира. Мы в общении — реальном, действенном — с Богом, с Его пречистой Матерью и со всеми святыми, и даже, не так полно, как со святыми, но и с усопшими. Последние нуждаются в молитвах и милостынях Церкви, а мы, Церковь, благодарим их, наших предшественников на земле. Безразличный человек не оставит следа в истории.

Если только представить, как бы отнеслись авторы икон, да даже если они создавали иконы артельно и безымянно, к их последующей судьбе… Вряд ли бы они обрадовались тому — если бы поняли, в чём дело — что образы святые попадут в мирское помещение и станут объектом скрупулезного научного анализа. Какой-то дикой из 13 — 17 веков видится нынешняя перспектива.

Прав Лев Исаакович: у иконы, да как и у всего сущего, есть смысл. И вот здесь мы расходимся принципиально и кардинально. Уж не говоря о том, что этимология слова «смысл» направляет мысль на смиренное получение мысли извне. Нам бы, христианам, хотелось, чтобы мысль приходила к нам сверху, от Бога. Но в любом случае она со-общается, со-вещается. Это со-мысль. Редукция гласных во времени совершается своим чередом и вот уже: СЪМЫСЛЪ, смысл. И он никак не открывается изнутри объекта. Оторванная от источника своего происхождения, икона подвержена риску свой исконный смысл утратить.

Подобное на наших глазах происходит в сфере духовно-нравственной жизни людей. Нравственность, оторванная от прямых и ясных указаний на то, что источником её является Христос, извращается до своей противоположности. Кто сказал, что это плохо? Это же занимательно, приятно, выгодно…

Елена Зелинская

Именно об этом пытались сказать и Сергей Чапнин, и Елена Зелинская. В частности, когда указывали, в ответ на некоторые реплики Ирины Шалиной, что нельзя забывать в обсуждаемой теме её духовную составляющую. На мой взгляд (то есть автора этого текста) ни Лев Исаакович, ни ведущий Александр Архангельский, этих поправок, или напоминаний Е. Зелинской не услышали, или не захотели понять. Л.И. Лившиц заявил, что для него духовность и культура неразделимы. Его поддержал А. Архангельский. А Елена Зелинская эмоционально отреагировала на замечания оппонентов: мол, я об этом-то и хочу сказать. Не отделяйте, пожалуйста, культуру от её духовных корней, от питательных источников. Но ей, к сожалению, во время всей передачи (ни Сергею Чапнину), по-настоящему полно высказаться не позволяли. А она, на мой субъективный взгляд, говорила очень глубоко и точно, по-настоящему умно. И здесь, как я ни уважаю замечательного и талантливого Александра Архангельского, должен заметить, что в его дирижировании квартетом приглашённых ощущалась тенденция… Толерантности было маловато.

Суть, как нам кажется, в том, что культура, как ни определяй её — от культа ли она, или напоминает о селекции, об отборе лучшего (культурные сорта пшеницы) — она в любом и всяком случае: ПЛОД, красота дерева. У которого ещё и ствол, и корни.

Сорванный плод гниёт или сохнет. А пренебрежение садом, его плодовыми деревьями, почвой обернётся бесплодностью. Культура и духовность составляет целое, в этом все сошлись в передаче, но… Приоритеты? Но иерархия? Но не плоды же сами себя плодят? Может быть, будем молить Господина жатвы?

Да, так сложилась наша история, что плоды растащили по институтам и музеям люди, которые считают самым важным решать интеллектуальные ребусы и хранить распадающуюся, неизбежно ветшающую материю. И пусть!!! Пускай пишут монографии — что в этом плохого? Одно только хорошее! И пускай реставрируют! Если бы они действительно ещё отреставрировали! Ну ладно, руки не доходят. В конце концов, это их образ жизни и источник существования. Они испугались, что у них хлеб — в прямом и переносном смысле слова — отнимают. Я бы лично, как ещё и сопредседатель культурно-просветительского содружества «Музей и Церковь», не отнимал. Всё бы им оставил! Жалко, что ли? Мы новые напишем. А вы путешествуйте по левкасу и красочному слою и созерцайте, как знатоки Мадонну.

Только так, простите меня, пошло звучало в конце это культуркорректное: духовное и культурное едины! Да! Правильно. Точно так же, как един мир, но это не плоское единство, не энтропичное слияние явлений. В мире есть главное, и есть производное. В прошлом шедевры создавали, сейчас пытают их на предмет «смыслов». Эпоха творческого оскудения. Раньше писали себе и писали иконы. Без смысла, вероятно. Теперь исследуем. Когда все накопленное доедим, пойдем по второму кругу. О! Жалкие мы люди.

И опять этот интеллигентский винегрет, и все довольны, все вежливо улыбаются и расходятся. Но: если не один дух, так другой. Вакуум заполнится другим духом. Вторичным. А пройдёт век-два, и не узнаешь, что зачем. Поэтому, дух жертвенной любви подсказывает щедро оставить то, из-за чего такая нелюбовь возникает между современниками. Молиться можно и на бумажную икону, и бывало, через бумажные веял дух.