Так получилось, что недавно я стал почти свидетелем страшной автомобильной аварии. Несколько автомашин дымились на обочинах, приехали пожарные, реанимация… Движение было перекрыто надолго, и люди, утомленные долгой ездой, и еще более – долгим стоянием, стали выбираться наружу и находить себе разные занятия. И вот среди придорожной суеты я увидел группу молодых людей с фотоаппаратами, пробирающуюся вперед, туда, к месту аварии.
Я даже не понял, кто это: наверное, какие-то местные ребята, ведь они шли без вещей. Но вскоре увидел еще двоих, уже лет под сорок, и тоже с фотокамерой. И только тогда до меня дошло: это те, кто ехал с отдыха и попал в эту пробку, они просто вышли из машин от скуки – поснимать. А снимать они пошли искореженный металл автомобилей и то, что осталось от пассажиров и водителей (пока скорая не успела отвезти).
Они снимали человеческое горе и саму смерть и, довольные, что-то объясняя друг другу, возвращались назад, чтобы продолжить свое путешествие. Надо сказать, что я испытал настоящий шок, и не от самой аварии, а больше от этой вот спонтанной журналистики, что, на мой взгляд, пострашнее иной трагедии. А зрители чужого горя спокойно поехали дальше, чтобы, придя домой, показать друзьям редкие кадры.
Описанная выше картина, на первый взгляд, не имеет прямого отношения к церковной жизни (ну, у кого-то из фотографов висел на груди крестик – ну и что, кто его теперь не носит?), однако она хорошо иллюстрирует ту беду, которая всем нам, церковнослужителям, хорошо знакома. Беда эта – тотальное равнодушие.
Да, в храме не бывает аварий, но бывают, и часто, душевные трагедии, когда люди, пришедшие рассказать о своей боли, встречают в лице прихожан равнодушных зрителей. Обратился человек за помощью – и никто даже не попытается его утешить, скажут только: вам надо к батюшке (который сейчас занят; он, вообще, всегда занят), а без него мы сделать ничего не можем: нет благословения.
Задумаемся, с каким чувством встречаем мы человека, пришедшего в храм с какой-нибудь проблемой? С испугом! Да, я сам неоднократно это видел. С испугом: а вдруг нам придется разделить с этим несчастным часть его переживаний? А что из этого выйдет? И вот человек ищет, к кому бы обратиться в православном храме – и не находит. Его стараются не замечать.
Хотя, не совсем так… За ним все же наблюдают, тихонечко, исподлобья; и горе ему, если он не там пройдет, не так встанет, неправильно перекрестится, в конце концов. Глаза приходских матушек фиксируют отклонения от нормы не хуже фотокамеры. Я уж не говорю про брюки и отсутствие косынки, если пришедший, не дай Бог, женщина. Вот тут несчастного (-ую) заметят и объяснят, что все его (ее) беды оттого, что не живет церковной жизнью, не венчан, не читает акафисты, не постится без масла, и т.д. И человек, узнавший о себе много нового, пусть отчасти и справедливого, но не встретивший сострадания, уйдет ни с чем из храма, и может быть, уже не вернется.
Мы боимся нецерковных людей с их проблемами и вопросами, а значит, мы их не любим. Мы придираемся к их неумению вести себя в храме; не учим их милостиво и терпеливо, а раздраженно одергиваем, – значит, мы их не любим. Мы оставляем их один на один с миром в их нерешенных вопросах, – значит, мы им не ближние.
Сколько сердец, готовых к принятию веры, разбилось о наше равнодушие! А это все были наши потенциальные спутники, с которыми надо было пройти и одно, и два поприща. Но вот они споткнулись – и не дошли, а мы посмотрели на них, пожурили за их недостатки, да и пошли себе прочь. Какое еще нужно благословение батюшки, чтобы быть милосердным к окружающим, если уже было дано благословение Того, Кто есть само Милосердие! Милующее сердце – вот лучший миссионер на приходе, и вокруг него, будь оно даже сердцем неграмотной старушки, тихо и незримо созидается Церковь.
